Неточные совпадения
Когда прошло то размягченье, произведенное
в ней близостью
смерти, Алексей Александрович стал замечать, что Анна боялась его, тяготилась им и не могла
смотреть ему прямо
в глаза. Она как будто что-то хотела и не решалась сказать ему и, тоже как бы предчувствуя, что их отношения не могут продолжаться, чего-то ожидала от него.
Я пристально
посмотрел ему
в глаза; но он спокойным и неподвижным взором встретил мой испытующий взгляд, и бледные губы его улыбнулись; но, несмотря на его хладнокровие, мне казалось, я читал печать
смерти на бледном лице его.
И он вспомнил, как за день до
смерти она взяла его сильную белую руку своей костлявой чернеющей ручкой,
посмотрела ему
в глаза и сказала: «Не суди меня, Митя, если я не то сделала», и на выцветших от страданий
глазах выступили слезы.
Я
смотрел на старика: его лицо было так детски откровенно, сгорбленная фигура его, болезненно перекошенное лицо, потухшие
глаза, слабый голос — все внушало доверие; он не лгал, он не льстил, ему действительно хотелось видеть прежде
смерти в «кавалерии и регалиях» человека, который лет пятнадцать не мог ему простить каких-то бревен. Что это: святой или безумный? Да не одни ли безумные и достигают святости?
Мать взглянула
в лицо ему — один
глаз Исая тускло
смотрел в шапку, лежавшую между устало раскинутых ног, рот был изумленно полуоткрыт, его рыжая бородка торчала вбок. Худое тело с острой головой и костлявым лицом
в веснушках стало еще меньше, сжатое
смертью. Мать перекрестилась, вздохнув. Живой, он был противен ей, теперь будил тихую жалость.
О, да, я помнил ее!.. Когда она, вся покрытая цветами, молодая и прекрасная, лежала с печатью
смерти на бледном лице, я, как зверек, забился
в угол и
смотрел на нее горящими
глазами, перед которыми впервые открылся весь ужас загадки о жизни и
смерти. А потом, когда ее унесли
в толпе незнакомых людей, не мои ли рыдания звучали сдавленным стоном
в сумраке первой ночи моего сиротства?
Я испытывал каждый раз какое-то жуткое чувство, когда Мелюдэ протягивала мне свою изящную тонкую ручку и
смотрела прямо
в лицо немигающими наивно открытыми
глазами, — получалось таксе же ощущение, какое испытываешь, здороваясь с теми больными, которые еще двигаются на ногах, имеют здоровый вид и про которых знаешь, что они бесповоротно приговорены к
смерти.
Рожа у Перфишки была отчаянно весёлая; Илья
смотрел на него с отвращением и страхом. Ему подумалось, что бог жестоко накажет сапожника за такое поведение
в день
смерти жены. Но Перфишка был пьян и на другой день, за гробом жены он шёл спотыкаясь, мигал
глазом и даже улыбался. Все его ругали, кто-то даже ударил по шее…
— О я вас знаю! Вы сами захотите потешиться его
смертью… а что мне толку
в этом! Что я буду? Стоять и
смотреть!.. нет, отдайте мне его тело и душу, чтоб я мог
в один час двадцать раз их разлучить и соединить снова; чтоб я насытился его мученьями, один, слышите ли, один, чтоб ничье сердце, ничьи
глаза не разделяли со мною этого блаженства… о, я не дурак… я вам не игрушка… слышите ли…
Силою любви своей человек создаёт подобного себе, и потому думал я, что девушка понимает душу мою, видит мысли мои и нужна мне, как я сам себе. Мать её стала ещё больше унылой,
смотрит на меня со слезами, молчит и вздыхает, а Титов прячет скверные руки свои и тоже молча ходит вокруг меня; вьётся, как ворон над собакой издыхающей, чтоб
в минуту
смерти вырвать ей
глаза. С месяц времени прошло, а я всё на том же месте стою, будто дошёл до крутого оврага и не знаю, где перейти. Тяжело было.
Цена его слов известна мне была, а обидели они меня
в тот час. Власий — человек древний, уже едва ноги передвигал,
в коленях они у него изогнуты, ходит всегда как по жёрдочке, качаясь весь, зубов во рту — ни одного, лицо тёмное и словно тряпка старая,
смотрят из неё безумные
глаза. Ангел
смерти Власия тоже древен был — не мог поднять руку на старца, а уже разума лишался человек: за некоторое время до
смерти Ларионовой овладел им бред.
Полканов уже успел заметить, что сестра — как он и думал — не особенно огорчена
смертью мужа, что она
смотрит на него, брата, испытующе и, говоря с ним, что-то скрывает от него. Он ожидал увидеть её нервной, бледной, утомлённой. Но теперь, глядя на её овальное лицо, покрытое здоровым загаром, спокойное, уверенное и оживлённое умным блеском светлых
глаз, он чувствовал, что приятно ошибся, и, следя за её речами, старался подслушать и понять
в них то, о чём она молчала.
Вместо ответа он благодарил бога за эту минуту, за встречу на земле со мной и моим семейством, протянул мне обе свои руки, крепко сжал мои и
посмотрел на меня такими
глазами, какими
смотрел за несколько месяцев до своей
смерти, уезжая из нашего Абрамцева
в Москву и прощаясь со мной ненадолго.
Если со временем какому-нибудь толковому историку искусств попадутся на
глаза шкап Бутыги и мой мост, то он скажет: «Это два
в своем роде замечательных человека: Бутыга любил людей и не допускал мысли, что они могут умирать и разрушаться, и потому, делая свою мебель, имел
в виду бессмертного человека, инженер же Асорин не любил ни людей, ни жизни; даже
в счастливые минуты творчества ему не были противны мысли о
смерти, разрушении и конечности, и потому,
посмотрите, как у него ничтожны, конечны, робки и жалки эти линии»…
Но он остановился
в изумлении как вкопанный, взглянув на будущих хозяев своих;
в глазах его произошла немая, поразительная сцена. Старик был бледен как
смерть, как будто готовый лишиться чувств. Он
смотрел свинцовым, неподвижным, пронзающим взглядом на женщину. Она тоже побледнела сначала; но потом вся кровь бросилась ей
в лицо, и
глаза ее как-то странно сверкнули. Она повела Ордынова
в другую каморку.
Но, куда бы ни поворачивалось обезображенное
смертью лицо, красные
глаза, налитые кровью и теперь одинаковые, как братья, неотступно
смотрели в небо.
— Когда я лежала при
смерти и страшные видения вставали
в моей больной голове, иногда чья-то нежная, нежная рука ложилась мне на лоб, а чудесные знакомые
глаза с такой нежностью и любовью
смотрели мне прямо
в душу.
И вдруг перед ним встает
смерть. «Нельзя было обманывать себя: что-то страшное, новое и такое значительное, чего значительнее никогда
в жизни не было с Иваном Ильичем, совершалось
в нем». Что бы он теперь ни делал — «вдруг боль
в боку начинала свое сосущее дело. Иван Ильич прислушивался, отгонял мысль о ней, но она продолжала свое, и она приходила и становилась прямо перед ним и
смотрела на него, и он столбенел, огонь тух
в глазах, и он начинал опять спрашивать себя: неужели только она правда?»
Умирает Николай Левин. Он страстно и жадно цепляется за уходящую жизнь,
в безмерном ужасе косится на надвигающуюся
смерть. Дикими, испуганными
глазами смотрит на брата: «Ох, не люблю я тот свет! Не люблю». На лице его — «строгое, укоризненное выражение зависти умирающего к живому». Умирать с таким чувством — ужаснее всяких страданий. И благая природа приходит на помощь.
А через полчаса,
смотришь, на лазаретном ночном столике, подле кружки с чаем, лежит аппетитно подрумяненная
в горячей золе булочка. Придется серьезно заболеть институтке, Матенька ночи напролет просиживает у постели больной, дни не отходит от нее, а случится несчастье,
смерть, она и
глаза закроет, и обмоет, и псалтырь почитает над усопшей.
Они, эти красивые, но недобросовестные
глаза, которые она будет проклинать до самой
смерти, они, вместо того чтобы глядеть
в ноты и следить за движениями его палочки,
смотрели в волосы и
в глаза дирижера…
Жена Лещова
смотрела дамой лет под тридцать. Она, как-то не под стать комнате при
смерти больного была старательно причесана и одета, точно для выезда,
в шелковое платье,
в браслете и медальоне. Ее белокурое, довольно полное и красивое лицо совсем не оживлялось
глазами неопределенного цвета, немного заспанными. Она улыбнулась Нетову улыбкой женщины, не желающей никого раздражать и способной все выслушать и перенести.
Но одна, убирая письменный стол мужа, неохотно
смотрела на портрет; раз только, задумавшись, с метелкою
в руке, больше получаса вглядывалась
в глаза и губы Елены Дмитриевны, словно изучала их или чего-то искала. Потом с легким вздохом принялась за уборку: одно Таисия знала твердо — что и на пытке, и на самом Страшном суде не выдаст она тайну о
смерти матери.
Чуткое сердце старухи Хвостовой угадало причины этого состояния духа выздоравливающего и занялось изысканием средств оказать ему радикальную помощь. Она поняла, что все здесь,
в Москве и московском доме должно было напоминать молодому человеку ту, за которую он неустрашимо
посмотрел в глаза преждевременной
смерти. Его надо было по совершенном выздоровлении удалить из этого дома, из Москвы.
—
Посмотрите, камень шевелится, я как будто вижу посинелое лицо мертвеца и закатившиеся полуоткрытые
глаза его! Прощайте. По чести скажу вам: мне не хочется попасть
в его костяные объятия, а
в особенности он не любит рыцарей. Помните условие, а за Гритлихом послал я
смерть неминуемую; его подстерегут на дороге, лозунг наш «форвертс» [Вперед.].
Она
смотрит на пол — роковой голыш у кровати; оглядывается — вдоль стены висит Мартын… Посинелое лицо, подкатившиеся под лоб
глаза, рыжие волосы, дыбом вставшие, — все говорит о насильственной
смерти. Крепкий сук воткнут
в стену, и к нему привязана веревка. Нельзя сомневаться: он убил Ганне по какому-нибудь подозрению и после сам удавился. Русским не за что губить старушку и мальчика, живших
в нищенской хижине.
Смотрит изумленно, остро — и
в немом ужасе откидывается назад, выкинув для защиты напряженные руки.
В гробу нет Семена.
В гробу нет трупа. Там лежит идиот. Схватившись хищными пальцами за края гроба, слегка приподняв уродливую голову, он искоса
смотрит на попа прищуренными
глазами — и вокруг вывернутых ноздрей, вокруг огромного сомкнутого рта вьется молчаливый, зарождающийся смех. Молчит и
смотрит и медленно высовывается из гроба — несказанно ужасный
в непостижимом слиянии вечной жизни и вечной
смерти.
О. Василий дико оглянулся помутившимися
глазами и встал. Тихо было — так тихо, как бывает только
в присутствии
смерти. Он
посмотрел на жену: она была неподвижна той особенной неподвижностью трупа, когда все складки одежд и покрывал кажутся изваянными из холодного камня, когда блекнут на одеждах яркие цвета жизни и точно заменяются бледными искусственными красками.